Другая Болейн [= Еще одна из рода Болейн ] - Филиппа Грегори

К тому же в комнате мужчины. Королева Екатерина, воспитанная в строгом уединении испанского королевского двора, всегда держалась строгих правил, даже после стольких лет, проведенных в Англии. Джентльмены наносили визит вместе с королем, их встречали радушно, по-королевски угощали, но обычно они не задерживались. Ухаживания допускались только там, где не было надзора — в садах, на охоте.

При Анне стало куда веселей. В комнате немало кавалеров — сэр Уильям Брертон помогает Мадж подобрать по цвету шелк для вышивания, сэр Франциск Уэстон заглядывает Анне через плечо, восхваляя ее работу, а в углу Джеймс Уайвил что-то нашептывает Джейн Паркер.

Анна едва взглянула на меня:

— Вернулась? Ну как дети?

— Все в порядке, у них просто насморк.

— В Гевере сейчас красиво, — говорит от окна сэр Томас Уайетт. — Нарциссы, наверно, уже цветут?

— Да, — отвечаю наобум и тут же поправляюсь: — То есть распускаются.

— Но прекраснейший цветок Гевера здесь! — Он глаз не отрывает от Анны.

Она глядит на него поверх вышивания, замечает с вызовом:

— Мой цветок тоже распускается.

Смотрю то на Анну, то на сэра Томаса и ничего не понимаю. Как она может даже намекать на свою беременность, особенно при мужчинах.

— Хотел бы я быть пчелкой среди лепестков, — продолжает сэр Томас словесный поединок.

— И обнаружили бы, что лепестки плотно сжаты.

Джейн Паркер вертит головой от одного к другому, будто за игрой в теннис наблюдает.

Галантная игра вдруг представляется мне просто потерей времени, которое можно провести с Уильямом, еще одним маскарадом бесконечного придворного притворства, а я так изголодалась по настоящей любви.

— Когда мы выезжаем? — Я вмешиваюсь в любовную беседу. — Когда отправляемся в путешествие?

— На следующей неделе, — равнодушно отвечает Анна, обрезая нитку. — Думаю, едем в Гринвич. А почему ты спрашиваешь?

— Устала от Лондона.

— Вот неугомонная! — жалуется неизвестно кому Анна. — Только что вернулась из Гевера и снова хочешь куда-то ехать. Муж нужен, чтоб тебя укоротить, засиделась ты во вдовушках.

Подсаживаюсь на скамью под окном к сэру Томасу.

— Ничего подобного, смотри, я сижу тихо, как спящий котенок.

— Еще подумают, питаешь отвращение к мужчинам.

Придворные дамы в один голос смеются в ответ на это злобное замечание.

— Просто не хочется.

— Когда это тебе не хотелось? — возражает Анна.

Я только улыбаюсь.

— А тебе никогда не хотелось, а теперь посмотри, мы обе счастливы.

Сестрица закусывает губу, я представляю, сколько резкостей она могла бы наговорить, но не решается — добрая половина слишком вульгарна, а другую слишком легко обернуть против нее самой, ведь и она была королевской любовницей.

— Хвала Господу за это, — благочестиво говорит Анна, склоняя голову над работой.

— Аминь, — подхватываю я столь же сладко.

Дни в Вестминстере при дворе моей сестрицы тянутся бесконечно. Уильяма я вижу только мельком. Как церемониймейстер, он всегда возле короля. Король проникся к нему симпатией, советуется относительно лошадей, часто ездит верхом в его обществе. Ирония судьбы — такой не подходящий для светской жизни человек — и в таком почете. Надо сказать, король охотно слушает откровенное мнение, во всяком случае пока оно совпадает с его собственным.

Только ночами мы с Уильямом наконец остаемся наедине. Он снял мансарду в старом доме как раз напротив дворца. Лежа без сна после любви, я смотрю на балки над головой, слышу, как птицы устраиваются спать в гнездах под соломенной крышей. Вся обстановка состоит из узкой кровати, стола и пары стульев. Больше ничего нет, больше нам ничего не нужно.

Просыпаться на заре, чувствовать его близость, восхитительное тепло, опьяняющий запах кожи. Я никогда не проводила ночь с человеком, который любил бы меня всем сердцем, любил ради меня самой — какое головокружительное ощущение. Быть с тем, кого обожаешь, — и не надо ни скрывать свое обожание, ни преувеличивать, не надо ничего рассчитывать, я просто люблю его, моего единственного возлюбленного, и он любит меня так же просто, страстно, естественно. Не могу понять, как выдержала эти долгие годы, расплачиваясь фальшивой монетой тщеславия и похоти, не зная, что совсем рядом — чистое золото.

Коронация Анны омрачена неистовой ссорой с дядюшкой. Я слышу, как он орет — она так возомнила о себе, что забыла, кому обязана своим нынешним высоким положением. Анна, самовлюбленная даже в ярости, положив руку на живот, объясняет, что мнит о себе не зря и очень хорошо помнит, кому обязана своим положением.

— Анна, побойся Бога, подумай о семье! — Дядя никак не может успокоиться.

— Забудешь о вас! Слетелись, как мухи на мед. Ступить некуда, обязательно споткнешься о Говарда с просьбой об очередной милости.

— Я не прошу, — оборвал он. — Я требую.

— От меня? Вы говорите с королевой!

— Я говорю со своей племянницей, и если бы не я, ее бы давно изгнали за позорную связь с Генрихом Перси, — брызгал слюной дядюшка.

Она вскочила на ноги, готовая наброситься на него.

— Анна, уймись! — вмешалась я. — Дядя, нельзя ее расстраивать! Ребенок!

Он по-прежнему жаждал крови, но сумел взять себя в руки.

— Конечно, ты права, — произнес с деланной вежливостью. — Сядь, Анна, и постарайся успокоиться.

Она рухнула на табурет, прошипела:

— Не смейте! Еще раз вспомните эту старую ложь, будь вы сто раз моим дядей, клянусь, отправитесь в ссылку.

— Я глава геральдической палаты, — процедил он сквозь зубы. — Я был одним из величайших людей в стране, когда ты под стол пешком ходила.

— А до битвы при Босуорте вашего отца заключили в Тауэр за измену. — В ее голосе зазвучало торжество. — Не забывайте, мы оба Говарды. Если вы против меня, то и я против вас. Одно мое слово — снова узнаете, как Тауэр выглядит изнутри.

— Скажи, попробуй, — произнес злобно дядя и вышел, даже не поклонившись.

Анна посмотрела ему вслед.

— Как же я его ненавижу, — прошептала она едва слышно. — Я его уничтожу.

— Не говори так, — поспешно возразила я. — Тебе нужна его помощь.

— Никто мне не нужен, — оборвала Анна. — Король всецело принадлежит мне. Он отдал мне свое сердце, свою любовь, я ношу его сына. Зачем мне чья-то помощь?

До коронации они так и не помирились. Дядя Говард должен сопровождать Анну в Сити. Георг оказался прав — никто и никогда не видал коронации пышнее. Анна приказала уничтожить герб с гранатами на барке королевы, будто Екатерина была узурпатором, а не законной королевой. На его месте появились ее собственный герб и вензель — переплетенные инициалы, Анны и Генриха. Даже это оказалось поводом для насмешки — народ гоготал, притворяясь, что просто читает ГА-ГА! Увы, это был смех над бедной Англией. Новый девиз Анны „самая счастливая“ звучал повсюду, даже Георг не выдержал, услышав эти слова впервые.